Лично я тоже не стал бы мучиться бессонницей из-за того, что трое подонков, застреливших женщину и имевших, по-видимому, вместо сердца лишь мускульные мешки, наполненные гноем, получили по заслугам.

Но истинный виновник происшедшего, преступник, который подвиг их на это, спланировал убийство, заплатил за него, а потом сделал так, что покарали только их, по справедливости заслуживал не меньших, если не больших страданий, чем те, что были теперь уготованы этим парням до конца их дней.

— Дай-ка папку с делом, — сказал я Энджи, едва мы вышли из зала микрофильмов.

Она передала мне папку, и, пролистав ее, я нашел запись нашей беседы с капитаном Эмметом Т. Гронингом из управления полиции Стоунхема. С Лизардо в вечер, когда он утонул, был приятель по имени Дональд Игер, проживавший в Стоунхеме.

— А если по телефонным книгам? — спросила Энджи у служащей справочного бюро.

В Стоунхеме значились два Игера.

Через полчаса количество их мы сократили до одного: Хелен Игер было девяносто три года, и никакого Дональда Игера она знать не знала, а знала лишь нескольких Майклов, нескольких Эдов и даже одного Чака, но Чак был нам совершенно ни к чему.

Дональд Игер, проживавший по адресу Монтвейл-авеню, 123, на телефонный звонок ответил неуверенным «да?».

— Дональд Игер? — спросила Энджи.

— Да.

— Это Кензи Суон, режиссер радиостанции УААФ в Вустере.

— ААФ... — сказал Дональд. — Круто! Вы, ребята, на ходу подметки рвете.

— Мы единственная станция, чья музыка действительно цепляет, — сказала Энджи и быстро показала мне фигу, когда я выразил восторг, подняв палец вверх. — Слушай, Дональд, звоню я потому, что мы сегодня вечером расширяем наше вещание от семи до полуночи, включая в сетку новую передачу под названием... хм... «Адские барабанщики».

— Круто.

— Ага, и мы берем интервью у наших фанатов, таких, как ты, из местных, конечно, чтобы слушателям было интересно, ну а ты расскажешь, за что ты любишь ААФ, какие группы предпочитаешь, словом, всякое такое.

— И меня передадут по радио?

— Если только ты не занят сегодня вечером. Может, у тебя другие планы?

— Нет. Ну уж нет! Вот еще! И я могу друзей предупредить?

— Разумеется. Мне ведь нужно только твое устное согласие и...

— Мое что?

— Ты должен только разрешить мне отнять у тебя попозже немного времени. Скажем, часиков около семи.

— Разрешить? Да ты что, издеваешься?

— Вот и хорошо. Скажи, а ты будешь дома, когда мы позвоним?

— Да никуда я не уйду! Слышь, а что мне за это будет? Подарок или что?

На секунду Энджи прикрыла глаза.

— Как тебе покажутся две черных футболки с металлической символикой, видео с Бивисом и Батхедом и четыре билета на семнадцатый тур «Конкурса маньяков» в Вустерском доме музыки?

— Обалденно, ей-богу, обалденно! Но, слышь-ка...

— Да?

— "Конкурс маньяков", мне говорили, в шестнадцати турах проводится.

— Ошибочка вышла, Дональд. Я оговорилась. Так мы заскочим к тебе в семь, да? Ты уж будь дома.

— С флагами и песнями, детка!

— Где это ты поднабралась? — спросил я в такси по дороге обратно в Дорчестер, где мы собирались сбросить багаж, помыться-почиститься, взять оружие вместо утерянного во Флориде и забрать нашу машину.

— Не знаю. Стоунхем и ААФ. Они как-то ассоциируются.

— "Единственная станция, чья музыка действительно цепляет", — сказал я. — Ну ты и обезьяна!

Я быстро принял душ вслед за Энджи и вошел в гостиную, когда она рылась в кипах своей одежды. На ней были черные сапоги, черные джинсы и черный лифчик без рубашки, и рылась она в своих футболках.

— Господи боже, госпожа Дженнаро! Делайте со мной что хотите — вейте из меня веревки, стегайте меня кнутом, принуждайте подписывать фальшивые чеки!

Она улыбнулась:

— Так тебе нравится этот мой вид?

Я высунул язык и часто задышал.

Она приблизилась ко мне, с ее указательного пальца свешивалась футболка.

— Когда мы сюда вернемся, можешь не стесняться и скинуть с меня все это.

Тут я совсем задохнулся, она же, улыбнувшись мне прелестной широкой улыбкой, взъерошила мне волосы:

— Иной раз ты бываешь просто прелесть, Кензи.

Она повернулась, чтобы идти обратно к дивану, но я протянул руки и, поймав ее за талию, привлек к себе. Поцелуй этот был таким же долгим и крепким, как первый наш поцелуй накануне, в ванной. А может быть, он получился более долгим и более крепким.

Когда мы оторвались друг от друга, ее руки гладили мне лицо, мои же касались ее задницы, и я сказал:

— Я мог бы не прерываться весь день.

— В следующий раз дай себе волю.

— Тебе хорошо было прошлой ночью?

— Хорошо? Потрясающе!

— Да, — сказал я. — Потрясающая — это ты.

Ее руки, скользнув по моим щекам, опустились мне на грудь.

— Когда это все кончится, мы улизнем.

— Улизнем? — переспросил я.

— Да. И мне все равно куда. Можно на Мауи, а можно — в «Швейцарское шале», что дальше по улице. Мы повесим на дверь табличку «Просьба не беспокоить», закажем себе все в номер и целую неделю проваляемся в постели.

— Как пожелаете, госпожа Дженнаро. Все к вашим услугам.

Дональд Игер только взглянул на Энджи в ее черной кожаной куртке, джинсах, сапогах и футболке с концерта группы «Пожар на бойне» со спущенным правым плечом, и, я уверен, уже стал мысленно прикидывать текст обращения в отдел писем «Пентхауса».

— Едрена вошь, — произнес он.

— Мистер Игер? — сказала Энджи. — Я Кензи Суон с УААФ.

— Без дураков?

— Без дураков.

Он широко распахнул дверь:

— Входите, входите.

— А это мой ассистент Дикий Вилли.

Дикий Вилли?

— Да, да, — сказал Дональд, торопливо проталкивая ее в дверь и почти не глядя на меня. — Рад встрече и прочее дерьмо.

Ко мне он повернулся спиной, я же зашел за ним следом и закрыл дверь. Жил он в малоквартирном доме на Монтвейл-авеню, главной магистрали Стоунхема. Дом был кирпичный, тускло-красного цвета, приземистый и безобразный, в два этажа, вмещавший, по-видимому, квартир шестнадцать. Однокомнатная квартирка Дональда, думаю, была типичной — комната с раздвижным диваном, из-под подушек которого торчали грязные простыни; кухня, слишком тесная даже для того, чтобы сварить в ней яйцо; слева — ванная, откуда доносились звуки подтекающего крана; тощий таракан, бегущий по плинтусу возле дивана, возможно, даже не в поисках еды, а просто заблудившийся и одуревший от тяжелого запаха травки, облаком висевшего в воздухе.

Дональд сбросил с дивана газеты, чтобы Энджи могла усесться под большим, шесть на четыре фута, постером с изображением Кейта Ричардса. Фотография эта была мне знакома, и снимали ее, видимо, когда-то в начале семидесятых. На ней Кейт выглядел здорово под мухарём — он прислонялся к стене, держа в одной руке бутылку «Джека Дэниела», а в другой — неизменную сигарету. На нем была футболка с надписью: «Тянет-потянет». Энджи села, а Дональд вскинул на меня глаза, когда я, заперев дверь на засов, вытащил из кобуры пистолет.

— Эй! — только и вымолвил он.

— Дональд, — сказала Энджи, — время нас поджимает, так что будем кратки.

— Ну и при чем тут ААФ, парень? — Он увидел пистолет в моей руке, и хотя я не поднял пистолета и тот болтался у меня где-то возле колена, Дональд отшатнулся, словно ему дали пощечину.

— Про ААФ — это мы наврали, — сказала Энджи. — Сядь-ка, Дональд. Немедленно.

Он сел. Это был бледный, тощий паренек, чьи светлые густые волосы, коротко подстриженные, торчали щеточкой над круглой, как яблоко, головой. Он бросил взгляд на кальян для курения марихуаны, стоящий перед ним на кофейном столике, и спросил:

— Наркоманы, что ли?

— Надоели мне тупицы, — сказал я, обращаясь к Энджи.

— Нет, мы не наркоманы, Дональд, но у нас есть оружие и нету времени. Так что же произошло в тот вечер, когда погиб Энтони Лизардо?